(из блога) "Что это за мир, в котором всё так смешано?.."
Posted: 28 Jun 2008, 06:09Эй гиди, Карадениз... Это не просто "Чёрное море", нет, это нечто совершенно иное. Ведь видеть море можно так по-разному! Если сказать "Чёрное море" - то что это? Лиманы Одессы? Крым? Ушаков?.. А если не так, а если "Понт Эвксинский"? То ведь уже и Митридат, и аргонавты...
...А я шёл по зеленой долине, слушал мелодии заката, вдыхал запах магнолий, и мне казалось, что вот, я уже почти вплотную подошел к самому раю, осталось лишь найти ту старую покосившуюся калитку, отпереть её - и самый настоящий рай предстанет предо мной, и он будет, как дом, в котором старые вещи верно встречают хозяина после долгой разлуки, ровно на тех местах, где были когда-то оставлены. Собственно, я и был у ворот рая, но узнал об этом слишком поздно, да и самих райских ворот нигде не было, а вместо них была турецкая таможня. Но я верю, что однажды вернусь на то место, и продолжу свои поиски, и тогда - кто знает, может мне удастся найти ту потаённую калитку, и войти, наконец, в землю, откуда праотцы наши за грехи их тяжкие были некогда изгнаны...
Море было безразлично серым, оно совершенно не реагировало на мои эмоциональные излияния, а методично, даже немного уныло, продолжало шлифовать прибрежные скалы. Горная растительность унылости моря не поддалась - она буйствовала цветами и запахами. Я подумал, что растительность так беспечна лишь до тех пор, пока море уныло, один настоящий шторм - и растительности как не бывало, а море будет, потому, что оно есть всегда, и поэтому останется, даже когда не останется ни аргонавтов, чтобы покорять его, ни деревьев, из которых они могли бы делать свои корабли. Мне стало грустно от подобных мыслей, и почему-то очень захотелось чаю. Я достал из своего вещмешка плед, укутался, уселся на краешке берега, уставился в море, и стал распивать замечательный ромашковый чай с мёдом, заранее припасённый в термосе. Издалека послышался аззан, и еле заметная дрожь пронеслась по моему телу...
Тут, в предгорьях Лазистана, у самой турецкой границы, не только море, но и весь мир воспринимается совершенно иначе. Время здесь будто остановилось, миг, кажется, не прекращается, а намертво застыл в своей упорной неизменности. Проезжающие машины, граница, мечеть - всё это лишь временные картонные декорации, они нужны, пока длится представление, но вот - море, оно спит, и нет ему никакого дела до представлений, устроенных людьми, оно видит свои сны, о которых не может пока рассказать никому, и лишь молчаливые прибрежные скалы посвящены в его тайну...
...Мои раздумья на берегу прервал чей-то изучающий взгляд, направленный на меня. Грузный мужской силуэт навис надо мной, и два живых блестящих глаза с любопытством сверлили укутанного в плед странного незнакомца, неизвестно что забывшего на берегу моря вблизи государственной границы. Этот взгляд был настолько неожиданным для меня, что я поперхнулся остывающим уже чаем, но потом, откашлявшись, всё же поднял глаза, чтобы разглядеть неизвестного человека. Человек жестами показал, что хотел бы прикурить, и стал доставать сигареты. "Садись, посмотри какое море!" - не открывая рта, жестами ответил я, расстилая плед, и принялся рыться в вещмешке, чтобы найти зажигалку. Гостем оказался мужчина лет пятидесяти, с усами Сталина и пузом Черчилля одновременно, в спортивных брюках и шлёпанцах на босую ногу. Майки, обычно сопутствующей такой одежде, на нём не было. "Эх", сказал он, и сел, кряхтя от удовольствия, доставленного грузинским гостеприимством. Мы закурили.
"Откуда эфенди?" - не поворачивая головы спросил я. Эфенди, подумав, что я турок, улыбнулся, даже как-то посветлел, и начал что-то мне быстро рассказывать, из чего я разобрал, что человек - водитель грузовика, он приехал из Артвина, и решил освежиться в море после длительных проволочек на таможне. "Хорошо", сказал я, "добро пожаловать в Грузию!" - а про себя подумал: "всё равно уж приехал, что уж теперь..." "А, так ты грузин?" - мой эфенди, казалось, был очень удивлён, но всё-таки поблагодарил меня. "А что?" - совсем не на грузинский манер переспросил я. "Ты говоришь без акцента, и на нас похож" - сказал мне турок. От, думаю, этого мне, видно, не хватало сейчас услышать... "На вас - это на турков, что ли?" - холодно переспросил я. "И на турков тоже" - сказал водитель, "но больше на нас, на хемшилов". "...Вот ты ведь не слышал о нас, не знаешь кто такие хемшилы, правда?" - водитель усмехнулся в усы, и стал от окурка раскуривать новую сигарету. "...а между тем, глаза у тебя ну совершенно хемшильские! А ведь мы, хемшилы, обычно узнаём друг друга по глазам..."
"Что это за мир, в котором всё так смешано..." - с грустью подумал я... Повернувшись лицом к водителю, я решил поделиться с ним этим наблюдением: "İsa inçves aşğara? Emmen dağ ğarevasa..." Услышав родную речь, водитель, казалось, был ошеломлён от неожиданности. "Как тебя зовут?" - спросил он меня, перекрикивая вдруг проснувшееся и разгулявшееся море. "Геворг", ответил я, так, чтобы он мог услышать. "Меня зовут Ахмед, Геворг джан!", взволнованно сказал водитель. "...Но мои предки тоже были армянами..."
"Ты умеешь петь, Ахмед?" - спросил я, и не дожидаясь ответа, запел старую хемшильскую песню, которую как-то давно слышал от знакомого профессора в Кембридже. Петь Ахмед не умел. Он слушал, и глаза его как-то странно заблестели, мне показалось, что они наполнились влагой - но быть может, это был лишь обман моего зрения, потому, что и мои глаза в тот момент видеть могли далеко не самым лучшим образом...
...А я шёл по зеленой долине, слушал мелодии заката, вдыхал запах магнолий, и мне казалось, что вот, я уже почти вплотную подошел к самому раю, осталось лишь найти ту старую покосившуюся калитку, отпереть её - и самый настоящий рай предстанет предо мной, и он будет, как дом, в котором старые вещи верно встречают хозяина после долгой разлуки, ровно на тех местах, где были когда-то оставлены. Собственно, я и был у ворот рая, но узнал об этом слишком поздно, да и самих райских ворот нигде не было, а вместо них была турецкая таможня. Но я верю, что однажды вернусь на то место, и продолжу свои поиски, и тогда - кто знает, может мне удастся найти ту потаённую калитку, и войти, наконец, в землю, откуда праотцы наши за грехи их тяжкие были некогда изгнаны...
Море было безразлично серым, оно совершенно не реагировало на мои эмоциональные излияния, а методично, даже немного уныло, продолжало шлифовать прибрежные скалы. Горная растительность унылости моря не поддалась - она буйствовала цветами и запахами. Я подумал, что растительность так беспечна лишь до тех пор, пока море уныло, один настоящий шторм - и растительности как не бывало, а море будет, потому, что оно есть всегда, и поэтому останется, даже когда не останется ни аргонавтов, чтобы покорять его, ни деревьев, из которых они могли бы делать свои корабли. Мне стало грустно от подобных мыслей, и почему-то очень захотелось чаю. Я достал из своего вещмешка плед, укутался, уселся на краешке берега, уставился в море, и стал распивать замечательный ромашковый чай с мёдом, заранее припасённый в термосе. Издалека послышался аззан, и еле заметная дрожь пронеслась по моему телу...
Тут, в предгорьях Лазистана, у самой турецкой границы, не только море, но и весь мир воспринимается совершенно иначе. Время здесь будто остановилось, миг, кажется, не прекращается, а намертво застыл в своей упорной неизменности. Проезжающие машины, граница, мечеть - всё это лишь временные картонные декорации, они нужны, пока длится представление, но вот - море, оно спит, и нет ему никакого дела до представлений, устроенных людьми, оно видит свои сны, о которых не может пока рассказать никому, и лишь молчаливые прибрежные скалы посвящены в его тайну...
...Мои раздумья на берегу прервал чей-то изучающий взгляд, направленный на меня. Грузный мужской силуэт навис надо мной, и два живых блестящих глаза с любопытством сверлили укутанного в плед странного незнакомца, неизвестно что забывшего на берегу моря вблизи государственной границы. Этот взгляд был настолько неожиданным для меня, что я поперхнулся остывающим уже чаем, но потом, откашлявшись, всё же поднял глаза, чтобы разглядеть неизвестного человека. Человек жестами показал, что хотел бы прикурить, и стал доставать сигареты. "Садись, посмотри какое море!" - не открывая рта, жестами ответил я, расстилая плед, и принялся рыться в вещмешке, чтобы найти зажигалку. Гостем оказался мужчина лет пятидесяти, с усами Сталина и пузом Черчилля одновременно, в спортивных брюках и шлёпанцах на босую ногу. Майки, обычно сопутствующей такой одежде, на нём не было. "Эх", сказал он, и сел, кряхтя от удовольствия, доставленного грузинским гостеприимством. Мы закурили.
"Откуда эфенди?" - не поворачивая головы спросил я. Эфенди, подумав, что я турок, улыбнулся, даже как-то посветлел, и начал что-то мне быстро рассказывать, из чего я разобрал, что человек - водитель грузовика, он приехал из Артвина, и решил освежиться в море после длительных проволочек на таможне. "Хорошо", сказал я, "добро пожаловать в Грузию!" - а про себя подумал: "всё равно уж приехал, что уж теперь..." "А, так ты грузин?" - мой эфенди, казалось, был очень удивлён, но всё-таки поблагодарил меня. "А что?" - совсем не на грузинский манер переспросил я. "Ты говоришь без акцента, и на нас похож" - сказал мне турок. От, думаю, этого мне, видно, не хватало сейчас услышать... "На вас - это на турков, что ли?" - холодно переспросил я. "И на турков тоже" - сказал водитель, "но больше на нас, на хемшилов". "...Вот ты ведь не слышал о нас, не знаешь кто такие хемшилы, правда?" - водитель усмехнулся в усы, и стал от окурка раскуривать новую сигарету. "...а между тем, глаза у тебя ну совершенно хемшильские! А ведь мы, хемшилы, обычно узнаём друг друга по глазам..."
"Что это за мир, в котором всё так смешано..." - с грустью подумал я... Повернувшись лицом к водителю, я решил поделиться с ним этим наблюдением: "İsa inçves aşğara? Emmen dağ ğarevasa..." Услышав родную речь, водитель, казалось, был ошеломлён от неожиданности. "Как тебя зовут?" - спросил он меня, перекрикивая вдруг проснувшееся и разгулявшееся море. "Геворг", ответил я, так, чтобы он мог услышать. "Меня зовут Ахмед, Геворг джан!", взволнованно сказал водитель. "...Но мои предки тоже были армянами..."
"Ты умеешь петь, Ахмед?" - спросил я, и не дожидаясь ответа, запел старую хемшильскую песню, которую как-то давно слышал от знакомого профессора в Кембридже. Петь Ахмед не умел. Он слушал, и глаза его как-то странно заблестели, мне показалось, что они наполнились влагой - но быть может, это был лишь обман моего зрения, потому, что и мои глаза в тот момент видеть могли далеко не самым лучшим образом...